ДЕТСТВО

Я родился очень слабым, недоношенным, семимесячным ребенком. Учитывая спартанские условия существования в Лосинском проезде, следует признать, что шансы остаться в живых были у меня невелики. Но родители, видимо, очень боялись потерять второго ребенка, поэтому были приняты всевозможные меры, чтобы сохранить слабую искру жизни, теплившуюся в моем хилом теле. Отец достал где-то большую картонную коробку, вставил в нее электрическую лампочку, и меня поместили в этот импровизированный инкубатор. Недалеко от нашего дома была найдена семья, державшая корову и согласившаяся продавать молоко для ребенка. В то время в Сокольниках еще встречались люди, державшие скотину. И вот бабушка раз в два дня укладывала ребенка в коляску с плетеным деревянным верхом, на четырех тонких стальных колесах и отправлялась в путь за молоком. Одного меня оставлять боялись, да и гулять мне надо было как можно больше. В те годы в России, особенно в городах было очень голодно. В ход пошли немногие семейные драгоценности, в том числе мамин золотой шифр, несколько небольших бриллиантов с золотого портсигара, полученного дедом к трехсотлетию дома Романовых, и другие безделушки, которые мама отнесла в торгсин, чтобы купить продукты ребенку. Очень похожая ситуация сложилась при рождении С.Т. Аксакова, она проникновенно описана автором в «Семейной хронике» и «Детских годах Багрова-внука». Так я остался жить.

Первые мои воспоминания совсем не благостные и не соответствуют классическим канонам. Я не помню склоненного ко мне любящего лица, хотя и мама, и бабушка наверно не отходили от меня. Какие-то темные, черно-белые кошмары, что-то меня крутит и увлекает неведомо куда, я просыпаюсь с криком и плачем и снова засыпаю. Потом появляются более спокойные и уже цветные, но по-прежнему совершенно бессюжетные сны, вероятно, в моем сознании еще нет конкретных образов, а только ощущения. В трехлетнем возрасте кто-то из ребят нечаянно попал мне в лицо камнем и рассек верхнюю губу, меня тащат в поликлинику - благо Остроумовская больница и поликлиника при ней поблизости - накладывают скобку и отпускают с богом. Хорошо помню большое детское отделение поликлиники, там много красивых цветных витражей, а в большом зале даже стоит маленький деревянный трамвай, на скамейках которого можно посидеть [12].

Детство наше проходило во дворах, дворы были замкнутыми, огражденными высокими заборами и воротами, там было много детей. Наш двор объединял шесть «квартир», и в них проживало десять детей дошкольного возраста. Дворы были покрыты зеленой травкой - птичьим горцем, из которого осенью низменно вылезали шарики шампиньонов в память о том, что не так давно здесь гуляли лошади и благодатного конского навоза в этой земле еще много. Обитатели нашего двора, как и других дворов, недавние выходцы из деревень и провинциальных городков стремились, возможно, осознанно озеленить двор, благо Сокольнический парк был рядом. Весной, как только пригреет солнце и оттает земля, мы шли на Олений Вал - так называлась соседняя улица - за саженцами для посадок. Особенно привлекательно и даже трогательно выглядели саженцы широколиственных кленов. Во дворе росло множество деревьев, среди них - тополи, клены и ольховые деревья, которые многие взрослые путали с лещиной и тщетно ожидали от них орехов. У наших окон приютилась ровненькая красивая береза, которую отец посадил в год моего рождения, а также тощая малина. У заборов зеленели декоративные кустарники, в палисадниках цвели ноготки и маргаритки. Деревья сильно затеняли два наших невысоких окна, выходивших на северо-восток, и совершенно не давали солнышку заглядывать в нашу сыроватую и холодноватую квартиру. Это не мешало расти и буйно цвести двум альпийским фиалкам, им, вероятно, был по вкусу влажный лесной климат.

Каждая семья имела во дворе дровяной сарай. Дрова надо было хранить под крышей, а сараи были сделаны из чего попало, главным образом из ржавого железа, и создавали прекрасные условия для наших ребячьих игр. В углу двора находились коммунальные удобства - уборная с выгребной ямой и помойка с никогда не закрывающимися дверками, в которую выбрасывали и выливали главным образом пищевые отходы. Мух и птиц хватало, осенью прилетали синицы, а зимой снегири, изредка наведывались свиристели. Диких голубей, а также уток на водоемах вовсе не было.

Гаражи примыкали к длинному, глухому дощатому забору, за которым раскинулся фруктовый сад, в зелень сада был погружен очень опрятный, одноэтажный дом, оштукатуренный и выкрашенный в светло-голубой цвет. Это было индивидуальное владение, и проживала в нем семья Никольских, видимо, старожилов здешних мест. Детей в доме не водилось, и жили Никольские очень уединенно, тихо угасая в своем уединении и не замечая шумную провинциальную орду, захватившую патриархальные Сокольники.

Малюсенький Лосинский проезд, длиной всего 150-200 метров, соединял Егерскую улицу и Олений Вал. На нем числилось всего два дома, наш был вторым. Проезжая часть была вымощена булыжником, круглыми обкатанными камнями нежных оттенков. При внимательном рассмотрении между этими камнями различались осколки цветных стекол всевозможных цветов, это была последняя стадия существования разноцветного остекления летних веранд. Через эти стеклышки мир представлялся необычным, сказочным. Стеклышки ценились и могли служить предметом обмена. Тротуары вдоль проезжей части были не мощеными, песчаными, их обочины заросли травой. Автомашины появлялись у нас очень редко, каждый такой визит давал повод для дальнейшего обсуждения.