ПУТЕШЕСТВИЕ НА УРАЛ

В конце лета 1935 года отец каким-то образом, вероятно, в награду за работу по проектированию канала Москва-Волга, получил право на поездку по Москве-реке, Волге и Каме до Перми на пароходе. Мы с мамой отправились провожать его в Южный порт. Когда мы прибыли, у причала уже стоял большой колесный пароход «Красный текстильщик», и матросы мыли окна. У отца была отдельная каюта, и мне так захотелось поплыть на этом прекрасном пароходе, в этой чудесной каюте, что родители не нашли в себе сил мне отказать. Вот так без смены белья, без туалетных принадлежностей, как говорится, «без никому», я поехал с отцом в свое первое большое путешествие.

Многое было непривычно моему глазу - широкие водные просторы, зеленые берега, к которым мы иногда подходили очень близко, встречные пароходы, каждый со своим именем, приветствующие себе подобных басовитыми гудками, баржи с огромными стогами сена, медленно скользящие вниз по течению. На корме такой баржи стоит маленькая избушка, вокруг нее бегает собака, и бродят куры, на веревке сушится белье, что-то варится на костре. Пассажиры быстро перезнакомились, большинство из них ехали как экскурсанты, никто никуда не спешил, состав был постоянный. Пароход приставал к маленьким и большим пристаням, мы гуляли и посещали самодеятельный базарчик. Огромное количество яблок разнообразных сортов и расцветок доставались почти даром. Яблоками пропах весь пароход, все емкости были заполнены душистыми, портящимися плодами, для горожан в те годы яблоки, да и фрукты вообще, были лакомством. Питались все в общей кают-компании, развлекались, как могли.

Будучи с детства склонным ко всяким фантазиям, я придумал для себя игру в «почту». Отец писал короткие записки, складывал их и сверху писал адрес - дедушке или тете Марине, а я бегал по пароходу и вручал письма. Попытка ловить рыбу с помощью изогнутой булавки с кусочком колбасы, привязанным к длинной нитке, к видимым результатам не привела. Но впечатлений хватало. Река, не перегороженная плотинами, была местами мелковата, в этих случаях на носу появлялся матрос с шестом для измерения глубины фарватера. Три, два с половиной, два, подбород - это еще что за зверь из бурлацкого средневековья? - нет, это не зверь, просто очень мелко, и сейчас мы начнем скрести килем по песку. Так мы дошли до Казани. В Казани пересели на другой пароход, еще более грандиозный, идущий вверх по Каме до Перми. Он был винтовым, комфортабельным и назывался «Марксистка». Такое вот нетривиальное имя. На «Марксистке» мы добрались до Перми и дальше, вероятно, поездом до Серова.

Большой старый деревянный дом, почерневшие от времени и северных дождей бревна, на крыше мощный прожекторного вида фонарь. Принимали нас радушно. Отец здесь старший, всеми уважаемый сын, признанный глава рода, женат, правда, как-то странновато, но это ему видней. Смешно сказать, но я, старший сын в семье отца, немножко ощущал себя наследным «принцем Толкачевым». Впрочем, никаких подвигов я не совершил, если не считать того, что сунул ногу в спицы велосипеда, когда отец вез меня на раме, и, наверное, сильно повредил машину.

Хорошо запомнилась поездка с отцом и кем-то из дядьев и племянниц на станцию Баяновка [14], конечную точку строящейся железной дороги к далекой северной Ивдели. Мы жили несколько дней в маленьком домике у полотна дороги, напротив, через дорогу, возвышалась покрытая густым лесом гора. На вершине горы белела шапка, никто из наших туда не добирался, поэтому постоянно дебатировался вопрос - что там наверху, снег или мрамор? Отец с дядьями ходил на охоту, все они, помню, похвалялись своими охотничьими подвигами, при этом приносили рябчиков, птиц не очень крупных, но мне казавшихся огромными. Одной из моих детских фантазий было желание построить собственную железную дорогу, все связанное с железной дорогой вызывало у меня священный трепет. На Баяновке в полном беспорядке валялись рельсы, шпалы, колесные пары и другие драгоценные предметы. Понимая, что мне со всем этим беспризорным богатством не управиться, я пытался подвигнуть отца на какие-то действия, но безуспешно.

После возвращения в Москву меня ждал сюрприз - родная сестра. Зимой 1935/36 года мы с отцом и мамой идем из родильного дома домой, отец несет в старой, но очень теплой лисьей шубе, попросту «лисе», нечто очень легкое и маленькое. Дома сильно натоплено, ношу кладут на кровать, шубу разворачивают, маленькое существо сладко спит и никак не реагирует на мои попытки обратить на себя внимание. Нинка росла спокойным, здоровым ребенком и не доставляла родителям таких хлопот, как я.

В 1936 году мама тяжело болела брюшным тифом, взрослые старались не говорить мне об этом, и в моей памяти ничего не сохранилось. Но мы никуда не выезжали на лето, оставаясь в Москве.