ВЕСНА И ЛЕТО В МОСКВЕ

Год, конечно, начинается весной, когда уходят в прошлое ноябрьская и декабрьская темень, жестокие январские морозы, снежный и вьюжный февраль. В марте, наконец, появляется яркое и согревающее солнце, по вечерам бывает морозно, но воздух уже весенний, свежий, ломкий, пахучий. Только у нас на севере бывает такой воздух, южные страны его не знают. И какой безрадостной была бы наша жизнь, если бы «творец» кокетливо не наклонил ось вращения Земли!

Как только сбегут весенние воды, и солнышко высушит южную сторону нашего Лосинского проезда, на улицу первыми выбегают девчонки с прыгалками и игрой в классики. Они ловко скачут и в разножку, и с пропуском, и потихоньку, и изо всех сил на «отлично», вылетая из-под бешено вращающейся веревки. Мы мальчики тоже можем прыгать, но уж где нам до поджарых и ловких девчонок! Игра в классики очень увлекательна, мы знаем много ее вариантов и здесь девочкам не уступим. Игр была масса: салочки, колдунчики, прятки, лапта, штандарт, футбол. Кроме того, мы с легкостью придумывали новые, совершенствовали их и… легко забывали. У всех игр были четкие правила, старшие ребята следили за их соблюдением, поскольку обладали большим авторитетом по сравнению с нами, но не с взрослыми. Общество наше строилось на авторитарно-конфуцианских принципах, Я не припоминаю особенных споров и недоразумений, думаю, в этом мы отличались от нынешнего поколения. Весенние дни длинны, и до позднего вечера, до темноты мы носимся по дворам, здоровеем, растем.

В каждом дворе существовала своя ребячья компания. Все хорошо знали друг друга, слабости и сильные стороны каждого. Моим товарищем был сверстник из соседней квартиры Женька Рыжиков по прозвищу Рыжий, третий ребенок в многодетной семье Антона Захаровича Рыжикова - военного, под конец карьеры, кажется, полковника внутренних войск. Он почти всегда находился в командировках, и со всей его оравой - Розой, Виктором, Евгением, Лидией и Владимиром - управлялась никогда не унывающая и крикливая жена Анна Ивановна.

Напротив нашего дома, похожего на длинную кишку, образовавшуюся по воле случая из некогда жилых и служебных помещений, находился двухэтажный деревянный типично дачный дом № 1 по Лосинскому проезду. Он имел парадный и черный подъезд, внутреннюю каменную лестницу и большие веранды сбоку. На каждом этаже было две квартиры, по три комнаты, естественно, в каждой из них проживала семья. Здесь была своя ребячья компания, с которой мы образовали некую унию, играли вместе в общие игры. В одной из комнат первого этажа этого дома жила семья Дуровых. Они считали себя прямыми потомками знаменитого дрессировщика и клоуна. Мужчин в семье не было, были мама, бабушка и четверо ребят: старший Владимир по прозвищу Вовка-дурак, Катя, Наташа по прозвищу Совиное гнездо и Елена, попросту Лялька Дамаевское отродье. Ее отцом был не Дуров, а некто Дамаев - так уж получилось, - но поскольку ни тот, ни другой никогда не появлялись, и неизвестно, были ли они вообще живы, то это формально обидное «отродье» звучало абстрактно, и никого, похоже, особенно не задевало. Вовка-дурак вовсе не был глуп, а очень неординарен и изобретателен, он вдохновлялся своим родством с всемирно известным родственником, вечно возился со зверушками и готовился тоже стать дрессировщиком.

В преддверии майских праздников в качестве обязательного, ритуального мероприятия красили заборы, заборов было много, практически каждый двор огораживали. Всем было интересно, в какой цвет будет окрашен забор, да и сам процесс говорил - весна, скоро праздники, скоро лето. Наше молодое общество было полно надежд на лучшее, светлое будущее, пожилые люди, носители разумного скепсиса, остались по большей части в деревнях и провинциальных городах. Первомайское утро, помнится, выдавалось всегда безветренным, ясным, солнечным, со стороны парка доносилась бравурная, зовущая и вдохновляющая музыка. На «кругу» - так называется площадь Сокольнической заставы, где разворачиваются трамваи, - стояли столики, покрытые белыми скатертями, продавались бутерброды, вафельные трубочки с кремом, конфеты, а на отдельных тележках - мороженое и газированная вода с сиропом. Мороженое в крупных жестяных баках, его накладывают огромной ложкой в небольшое цилиндрическое углубление, на дно которого положена вафельная крышечка, сверху кладется другая, и все это обжимается. Процесс очень похож на обжимание пломбы, отсюда, наверное, и позднейшее название сорта мороженого - пломбир [15]. На верхней крышечке выдавлено какое-нибудь имя - Ваня или Катя и т.п. Рядом с тележкой газированной воды стоял большой черный баллон с углекислым газом и тянулся резиновый шланг к водопроводу. Сироп наливался в узкие и высокие стеклянные цилиндрические баллоны с делениями, надо следить, чтобы продающая не жульничала, разливая сироп, и выдавала не меньше одной дозы, особый шик - заказать с двойным сиропом. На теплом, вымытом от зимней грязи и высохшем асфальте много народу, большинство с детьми, некоторые счастливцы на велосипедах - это предмет роскоши (например, у меня в детстве никогда не было велосипеда, хотя страстно хотелось его иметь). Люди раскованы, веселы и пока еще трезвы. В 10 часов начиналась трансляция военного парада и последующей демонстрации. Демонстрация очень длинна, люди идут и идут, звучат бесконечные лозунги, рассказы о новых заводах, каналах, городах и песни, песни, так что через 3-4 часа начинаешь уставать.

Днем - праздничный обед, бабушка умела и любила готовить, она хранила в своей памяти аромат и рецепты давних барских блюд и в силу своих скромных возможностей пыталась их реализовывать. Вкусы наших соседей были просты и непритязательны - щи, борщ, картошечка, котлеты с макаронами, бочковая селедочка с лучком и постным (растительным) маслом, в качестве деликатесов сыр и колбаса, немного, грамм по 200-300, нарезанные в магазине. Такие вещи брали понемногу - не только из экономии, не было холодильников, купленное следовало съесть быстро, в магазине непременно спрашивали: «Вам нарезать?». Бабушка пекла на противне пироги с осетриной, капустой и яйцами, мясом и рисом, а также сладкий пирог с яблоками, сверху закрытый диагональными полосками крест-накрест. Готовились и такие невиданные вещи как беляши и голубцы, цветная капуста с сухариками, спаржевая фасоль. Крепких напитков за столом никогда не было, отец и мама были к ним совершенно равнодушны, я вообще не помню, чтобы у нас в доме была бутылка водки или коньяка. Отец, правда, приносил домой сухое грузинское вино, «Саперави» или «Напареули». Одну или две столовые ложки вливали в горячий чай, получалось очень вкусно. Такой обычай вызывал некоторое удивление у соседей и, думаю, подозрение в нашей недобитой буржуазности. Классовое сознание в те годы было очень обострено, и хотя мы жили в нашем дворе довольно дружно, соседи шкурой чувствовали, что бабушка и мама не их поля ягоды.

Основным источником продовольственного снабжения был небольшой магазинчик с ласковым названием «Тухленький», находившийся в одном квартале от нашего дома. Так и говорили: «Она пошла в Тухленький за солью». Магазинчик был маленький, всего на два торговых места, за которыми работал порой один продавец (продавщица). Продавцы были большой редкостью, за исключением разве что мясных отделов крупных магазинов. Торговали здесь бакалеей - крупа, мука, сахар (песок, пиленый и колотый), кое-какие конфеты, соль, пряности, и гастрономией - масло (подсолнечное, сливочное, русское, т.е. топленое), сыр, колбаса, копчености, рыба, консервы. Из непродовольственных товаров всегда были спички, мыло и некоторые мелочи. Овощная палатка, находившаяся рядом, не отличалась богатым выбором: картошка, капуста, морковь, свекла, иногда что-нибудь еще, например, редиска в пучках весной.

За хлебом, молочными продуктами и керосином надо было идти недалеко - на площадь около только что построенной станции метро «Сокольники». Хлеб продавался в Филипповской булочной, она, кстати, фигурирует как место свидания Шарапова и банды «Черная кошка» в чудесном по своим бытовым подробностям фильме «Место встречи изменить нельзя» [16]. Белый хлеб из сероватой муки стоил рубль семьдесят, ситный - два восемьдесят, черный изготовлялся из чисто ржаной муки и обычно был не подовый, как прочие, а в «кирпичиках», еще бывал серый - Украинский, похожий на нынешний Орловский. Выпечка не стандартизовалась по весу. Хлеб резали большими острыми ножами и развешивали на рычажных весах с гирями, если продавщица обладала опытом и ловкостью, довески бывали маленькими, если нет - большими, что могло повлечь некоторое недовольство покупателя, особый шик - отрезать сразу так, чтобы довеска не было. Молоко продавалось в разлив из пятидесятилитровых фляг с помощью литровой и полулитровой кружки, творог развесной, расфасованными были кисломолочные продукты - в стеклянную тару, которую приносили в обмен, - и сырковая масса с цукатами, продававшаяся в пачках по 200 грамм. Керосином торговали тоже в разлив - из шарового крана в литровую кружку, а затем в жестяной бидон покупателя, часть жидкости проливалась на поддон, запах стоял сильный. Здесь же на площади располагались большой гастроном, книжный магазин, почтовое отделение, кинотеатр «Луч», бывший сад «Тиволи», большая, но малопосещаемая Воскресенская церковь[17] и другие учреждения.

Выбор продовольственных товаров был очень ограничен, качество стандартизовано, тщательно контролировалось, и было в целом очень высоким. В муку, видимо, не добавляли никаких суррогатов, хлеб был душистый, вкусный и долго не черствел, продавался настоящий ржаной хлеб, который теперь вышел из обихода. Сортов колбас тоже было немного - отдельная, любительская, докторская, ветчинно-рубленная, зельц, еще сосиски и сардельки, эти вообще без сортов: сосиски они сосиски и есть, какие там еще могут быть сорта. Все продукты отличались высоким качеством, ложное представление о том, что в советское время продукты были плохими сложилось позднее, после войны в седьмое-восьмое десятилетие XX века, когда окончательно разрушилось натуральное хозяйство в деревне, появился известный избыток продовольствия в городе, и было утрачено уважительное деревенское отношение к пище. Колбасу начали скупать батонами и вывозить на периферию, хлеб в больших количествах выбрасывать на помойки, небрежно хранить зерно на токах и элеваторах - все это служило симптомом надвигающегося кризиса.

Вечером обычно ездили посмотреть иллюминацию в центр города - у нас в Сокольниках она бывала очень скромной - на Красную площадь, на улицу Горького. Вероятно, мне демонстрировали иллюминацию в очень молодом возрасте, когда я еще плохо говорил, и тогда это называлось «смотреть анькуки», то есть огоньки.

На другой день, второго мая, мы с отцом, а иногда и с кем-нибудь из моих товарищей шли в парк, благо тот был рядом. Зеленая травка уже вылезла из согревшейся земли, пробилась через шуршащую прошлогоднюю листву, на проснувшихся деревьях набухли почки, ожила, позеленела кора на осинах, вот-вот зацветут нежные и скромные соцветья широколиственных кленов. Немного народу в парке, большинство пребывает дома, приходя в себя после первого мая. Мы идем по знакомым, всегда немного таинственным лучевым просекам, точно неизвестно куда они приведут - к Чертову мосту, железнодорожной станции Москва-3 или далекой, никогда нами не достигаемой Белокаменной. Мимо пустых летних павильонов, дощатых музыкальных эстрад мы выходим к Чертову мосту, небольшому, но довольно высокому мостику над одной из проток, соединяющих каскад прудов, вокруг которых и группируется Сокольничья роща, а теперь парк культуры и отдыха «Сокольники». Отец в темно-сером драповом пальто, мы одеты по-мальчишески небрежно, бегаем, лазаем по деревьям, с преступной небрежностью в отношении своего здоровья валяемся на не слишком теплой весенней земле. Отец приобрел фотоаппарат «Фотокор» и делает первые небезуспешные шаги в фотосъемке. Аппарат по современным меркам очень простой - с механически раздвигающимися мехами, но с прекрасным нестандартным объективом «Индустар-22» вместо стандартного «Ортагоза». Отец очень гордится им, и вообще у него, при настойчивости и аккуратности, довольно прилично получается. Во второй половине дня усталые и голодные мы возвращаемся домой.

Позднее, когда на деревьях появлялась первая листва, начиналась азартная охота за майскими жуками. Основным орудием охоты служила обычная шапка-ушанка, которая была у каждого за неимением других. Если на улице холодно, нужна теплая шапка, а если нет, то зачем она вообще? Охота начиналась к вечеру и продолжалась до полной темноты. Жуки летают не слишком быстро, громко жужжат и очень хорошо различимы на фоне светлого весеннего неба. Самый удачный, но нечасто удающийся вариант - подстеречь жука на взлете с земли. Перед тем как взлететь он долго копошится и жужжит, путаясь в траве, и тем выдает себя. Стандартный способ заключается в том, чтобы бегать по лесу, глядя в небо, и бросать шапку в пролетающую добычу. Если попал, жук падает на землю, хорошо, когда он запутался в шапке, если же нет - насекомое надо искать в траве, прислушиваясь к его недовольному ворчанию. Жуки различались по оттенкам, темные попадались реже и больше ценились при обменах, а вообще это были очень занятные и незлобные твари, занимавшие наше мальчишеское воображение в течение нескольких недель в конце мая - начале июня.

Лето тянулось долго, мама тяжело болела брюшным тифом и находилась в больнице, считалось, что она занемогла от сырой воды, детям ничего не говорили об истинной причине заболевания. Я в это лето научился немного читать, у меня появился собственный письменный стол с двумя выдвижными ящиками и подставкой для чтения, которую отец соорудил из кусочка фанеры и обрезков дубовой паркетной планки. Над столом висел портрет С.М. Кирова в траурной рамке, вырезанный из детского журнала «Чиж», над портретом - два перекрещенных красных флага.

По выходным отец водил нас гулять в парк, любимым местом был «Детский городок» с множеством интересных занятий - горки, качели, всякие мелкие зверушки. Приезжали для встреч с детьми известные люди, мне запомнилась встреча с Корнеем Ивановичем Чуковским. Книги Чуковского я знал и любил, но не стихи, а сказку о добром докторе Айболите в прозе. Я тогда не знал, что она просто переведена с другого языка [18]. Высокий носастый дядька мне не понравился, он сюсюкал и выпендривался, стараясь понравиться детям.

Отец очень увлекся фотографией, он полностью вытеснил бабушку из маленькой кухни и развернул там фотолабораторию. Несмотря на почти полное отсутствие необходимых средств - инструмента и материалов, ему удалось создать очень неплохое рабочее место для изготовления фотографий контактным методом. Здесь присутствовал высокий стеллаж для кювет с проявителем, закрепителем и для промывки, приспособление для контактной печати с мощной электрической лампой и молочным стеклом, на стене - фонарь с красной лампой и под красным же стеклом и два шкафчика, один для фотопластинок и фотобумаги, другой для множества разных приспособлений. На коробках с пластинками размером 6х9 или 9х12 красовались загадочные надписи: ортохром, изоорто, изохром, панхром, на пакетах с бумагой тех же размеров: матовая, полуматовая, глянцевая и номера с 1 до 5. Во втором шкафчике размещались реактивы для составления проявителей, закрепителей-фиксажей и других растворов. Деревянные детали были выкрашены железным суриком, и выглядело это солидно. Мало того, в то время вошли в моду детские диапозитивы, в основном сказки. Диапозитивы были двух типов - на стеклянных пластинках и на 36-миллиметровой пленке, для их демонстрации продавались проекторы. Но отец не искал легких путей, да и денег на покупки не хватало. Он соорудил большой, универсальный проектор - для пленок и для пластинок на четырех высоких ногах, он назывался «Козел», и поскольку был довольно громоздок, стоял за дверью в большой кухне. Козел был для меня предметом гордости, ничего подобного никто не имел. Отец был рукастым человеком, и я многому у него впоследствии научился.

<< К Содержанию

<< Назад

Вперед >>